Этих двух людей объединяет блокадный Ленинград. Она в те страшные дни жила в окружённом немцами городе на Неве и на себе испытала все ужасы голода и холода, а он этот город защищал.
Елена Яковлевна Бурцева
Мать Елены Яковлевны (в девичестве Родионовой) чувашка, но судьба побросала её с семьёй по стране, так что нынче и не поймёшь, какой уголок называть малой родиной. Сама Елена Яковлевна родилась в 1927 году в городе Меленки Владимирской области, в школу (№ 1) пошла в Чебоксарах, а в 1937-м родители завербовались в Ленинградскую область. Здесь, всего в девяти метрах от границы, их и застала война. Отца тут же забрали на фронт. Уезжая, он наказал жене с детьми (их было пятеро) перебраться в Чувашию, но те не успели—через несколько дней началась бомбёжка, население подалось в беженцы. В чём проснулись, в том и унесли ноги из родного дома и Родионовы.
Кое-как добрались до Ленинграда, перекантовались несколько дней на Финском вокзале, а затем их поселили в школу на Васильевском острове. В классах, спортзале, столовой без перегородок и занавесочек жили все без разбора, делили друг с другом кровати, скамейки и лежаки. У мамы в кармане чудом сохранились хлебные карточки, их можно было отоварить по месту выдачи, и Лена с соседкой решили вернуться в посёлок. С каким трудом им это удалось, сейчас и не вспомнишь, но в Ленинград они вернулись с двумя килограммами хлеба.
Мама устроилась в госпиталь санитаркой. Зимой стало совсем страшно. От бомбёжек в школе повыбивало стёкла, их чем-то забили. Спасаясь от холода, смастерили буржуйки. На дрова пускали всё, что горело: сначала парты, а потом добрались и до пола. И без того мизерные пайки хлеба начали урезать, а соседей в когда-то переполненных школьных классах становилось всё меньше и меньше. Сначала их хоронили родственники, потом тела стали просто выносить в коридор.
В начале 1942 года не стало старшего брата Лены, затем заболела и мама. Со слезами девочка увела в детдом трёх сестрёнок. Ей тоже предложили остаться, но Лена боялась оставить маму одну и вернулась к ней. Младших навещала, но однажды, придя в детдом, узнала, что одна из сестричек умерла. Затем ушла и другая. А третью, Юлю, эвакуировали вместе с другими детдомовцами. Когда слегла мама, к ним в дом пришли какие-то люди, положили маму на носилки и вместе с Леной увезли к Ладоге. Елена Яковлевна и сейчас не может сдержать слёз при воспоминаниях о той переправе. Зима, страшный холод, прижавшись к маме, она смотрит в прорезь тента машины. И вдруг видит, как под лёд уходит наполненный людьми грузовик. Добравшихся до берега покормили, но еды голодным людям выдали, видимо, с запасом на дорогу. Кто-то не удержался и съел всё сразу. И прямо у переправы умерло с десяток человек.
Выживших посадили в теплушку и повезли. Было уже не так голодно, но ряды эвакуируемых всё равно редели—из вагонов выносили закрытые носилки. На остановках выбегали за кипятком, пытались менять вещи на хлеб. Лена с подружкой тоже решили испытать счастье, сбегали на базар, а на обратном пути стрелочница сообщила: поезд убыл в Канаш. Сердобольная женщина помогла девчатам сесть на товарняк, спрятала их под доски и велела не высовываться. В Канаше подружки догнали своих, но маму Лены сняли с поезда и положили в больницу. Девушку приютила какая-то добрая душа. Узнав, что они из Ленинграда, люди посылали больной маме то картошки, то молочка. Однажды новая подружка из соседней деревни пригласила Лену помыться в бане. Девушка в гостях задержалась, а потом в больнице ей сказали, что маму выписали, и та уехала в Чебоксары (женщине кто-то сказал, что дочка уже там). Лена—за ней. В Чебоксарах пришла по единственному знакомому адресу школьной подруги Кати, которая жила в доме при Дворце пионеров. На стук открыла... мама! Так на продолжительное время и приютила их семья Толстовых.
Стали разыскивать Юлю, писали запросы в Ленинград. Наконец, пришёл ответ: Юля в Куйбышевском детдоме. Мама трудилась в госпитале, уход с работы в военное время грозил судом, и отправиться за сестрёнкой решила Лена. Приезжает, а Юли в детдоме уже нет—удочерили. Нашла адрес, а новая мама в плач: Юлю не отпускает и Лену уговаривает стать её дочкой. У меня, говорит, вам будет лучше (она работала в столовой на авиационном заводе). Но девочки, пережившие блокаду, не поддались на уговоры. Три дня в порту ждали пароход на Чебоксары, куйбышевская мама всё это время была с ними.
Александр Петрович Зимин
Родился в 1925 году в Лакреихе (позже эта деревня вошла в черту Чебоксар, на месте родового гнезда Зиминых расположился городской военкомат). Война началась, когда Саше не было и 16-ти. А в семнадцать лет десятиклассника 4-й школы призвали в армию. Сначала, правда, повезло: попал в учебный полк учиться на связиста, а тот стоял в Чебоксарах. Курсанты завидовали Александру, к которому частенько после работы забегала мама и приносила то пирожки, то булочки. Гостинцами, конечно, делился с товарищами, вместе с ними осваивал и премудрости морзе и телетайпа. Через несколько месяцев под духовой оркестр молодежь с вещмешками за плечами строевым шагом направилась к вокзалу. У гостиницы «Волга» почему-то остановились. Александру снова подфартило. Командир разрешил сбегать попрощаться с родными, что солдату Зимину было очень кстати: как раз вернулся с фронта домой раненый отец (он воевал подо Ржевом).
Эшелон прибыл в Москву в конце октября. Новобранцев в ожидании распределения стали готовить к параду на Красной площади. Но пройти стройным шагом мимо мавзолея довелось не всем. Александра и ещё несколько человек посадили на поезд и отправили на Ленинградский фронт. Блокадный город их встретил как раз в ночь на 7 ноября. Был обстрел, прямо из вагонов побежали в бомбоубежище. Рано утром пришлось идти от Московского вокзала через весь город. За время пути встретили всего двух человек. Опираясь на палочки, оба еле переставляли ноги. В конце 1943 года живых в Ленинграде уже оставалось немного. А мёртвых, наоборот, некому было вывозить, их штабелями складывали во дворе, а трупы иногда находили без рук или ног. Голод—страшная вещь.
Первая дислокация на фронте—местечко у финской стороны. Кругом сплошной лес, нарыто много землянок, новобранцам в каждую велено провести связь. Наблюдательные пункты на аэростатах, с них хорошо просматривалась передовая линия. И всё в строжайшем секрете. Связисты получали зашифрованные телеграммы, состоящие только из цифр, отправляли их в шифровальный отдел, а оттуда—только лично в руки адресату. Но в таком уединённом уголке довелось пробыть недолго. Александра и ещё троих связистов с аппаратом телетайпа перевели на наблюдательный пункт у передовой (фронт в 7 км от Ленинграда, днём город как на ладони). Был случай: ночью провели связь между штабом дивизии и штабом корпуса, а днём она нарушилась. Поползли исправлять и вдруг обнаружили минное поле, через которое ночью каким-то чудом удалось протянуть связь. Эти провода пришлось бросить и тянуть другие в обход.
Второй раз в блокадном городе довелось побывать, когда младший лейтенант отправил солдат помыться в городской бане. Помылись, и друг-ленинградец предложил Александру сбегать к нему домой, проверить близких. Пришли, а на месте дома одни руины. Друг Юра присел на развалины, схватился за голову, плачет. Решили зайти к маминой подруге. Та семья оказалась дома, все бросились (а точнее, упали от бессилия) навстречу, плачут без слёз: «Ой, как повзрослел. Заходите, только угостить вас нечем». О судьбе Юриных родных они ничего не знали. «Вскипятили воды вместо чая, а мы достали из мешков буханку хлеба и сахар. Слов не хватит, чтобы описать глаза, которыми они смотрели на хлеб. Мы отрезали несколько кусочков, что-то положили сверху. А они обхватили бутерброды трясущимися руками, боясь обронить хоть крошечку, прижали ко рту, жуют, обливаясь слезами,—так медленно и долго, что смотреть на это невозможно, сердце не выдерживает. Мы с другом попили пустого чайку, оставили весь свой провиант и ушли обратно в часть».
В конце января 1944-го на фронте начались перемены. Всё вроде как обычно, но по ночам со стороны Ленинграда стали приезжать машины, двигались «катюши». «Как-то утром заходит в землянку полковник Погиба и просит водички, а её у нас нет,—вспоминает ветеран.—Мы растерялись, а старший лейтенант подтолкнул меня локтем: «Сбегай, принеси». Только я вышел из землянки, метрах в десяти разорвался снаряд. Я бросился на снег, минуты две полежал, поднялся—снова снаряд, а потом сплошной гул. Не пойму: откуда, что? Поднял голову: небо горит огнём, прямо над нами летят снаряды «катюш», выбрасывая позади огненный след. Все вокруг ухает, земля дрожит. Поглядел в сторону немцев, а там ад кромешный. Так началось наступление советских войск. После снятия блокады в самом Ленинграде побывать нам не удалось. Позади оставался освобождённый город, а впереди было ещё больше года войны».
Фото автора: Любовь МИХЕЕВА.