В прошлом году в День матери в зале института культуры собрали мам со всей республики. Президент Чувашии Н.Федоров, открывая торжественное мероприятие, поздравил женщин с праздником, вручил многодетным грамоты и подарки. Среди награждаемых оказалась и Лидия Викторовна Христодулова из Чебоксар.
Выйдя на сцену, она рассказала, как много значит для ребенка мать: родная, не родная — любая. В пример привела своего усыновленного сына. Проходя срочную службу в армии, тот писал, как нелегко ему дается строевая наука. Лидия Викторовна в ответ учила: “А ты, сыночек, мысленно обращайся к родной маме, проси, чтобы помогла тебе”. “Я прошу ее, — сообщал он в очередном послании, — а вот снишься мне ты...”
Оглянулась: кто-то достал носовой платок, кто-то непрошеные слезы украдкой смахивал рукой, кто-то глотал их. Комок в горле застрял и у меня. А Христодулова продолжала: тогда она дала себе клятву съездить к месту службы и побывать на присяге всех своих сыновей. К тому времени их у нее было пятеро. Сейчас у Лидии Викторовны двенадцать детей: четверо родных, четверо усыновленных, четверо приемных. Три дочери, девять сыновей. А еще у этой женщины семь внуков, каждого из которых, лишь появлялся на свет, первые месяцы пестовала она.
— Лидия Викторовна, когда и как к вам пришла мысль взять в семью чужих детей?
— Не было детишек у нас с мужем, взяли из детского дома четырехмесячного ребенка, Дениса. Усыновили его, а через полтора года “посыпались” свои, хотя говорили, что не будет вообще. Я хотела много детей. Вот такая мечта! Лет шестнадцать, наверное, было, представляла, как я выйду замуж, что муж обязательно будет старше. Моя мечта сбылась: Вячеслав старше меня на 11 лет, у нас много детей. Но родить я смогла только четверых.
В конце восьмидесятых в стране заговорили о семейных детских домах. Муж — водитель, возил продукты в детские дома. Приехал однажды и говорит: в Шумерле есть мальчик, черненький, ну такой красавец, давай возьмем его. Давай. Поехали туда, а нам говорят — у мальчишки братьев и сестер семь человек, разъединять их нельзя. Восьмерых, говорю, наверное, не потяну. “Да вам и не дадут усыновить столько. Вот есть трое из одной семьи, такие хорошие, горя они навиделись, посмотрите их?” С мужем переговорили, решили — смотреть не будем, берем. Сначала Наташа прибежала — ей было четыре года, потом привели Сережу — ему шесть лет. И заносят маленького, год и девять месяцев, Леню, весь в зеленке, мы и не поняли, какой он. Но раз сказали забираем, значит, забираем.
Начали оформлять документы. “Вы знаете, — вдруг сообщают, — усыновление не получится — мама у них умерла, отец пьяница, где скитается — неизвестно”. Мы в шоке. Три месяца они у нас были ничьи!
В третий раз приезжаем в детский дом, Наташа бежит и кричит: “Мам, забери меня, я домой хочу!”. Ленчик плачет. Наверху дети в окно смотрят. Директор решилась: “Все, забирайте! Вижу, назад не привезете!” Разыскали потом отца, он отказ от детей написал, мы усыновили. Нам предлагали уже тогда создать семейный детский дом, но мы отказались. Подумали, силы у нас есть, берем для себя: раз хотели много детей, пусть их будет много.
— Стало...
— ...восемь. Старший, Денис, уже в школу ходил. Двое за ним оказались с одного года, 1983-го: один, усыновленный, в январе рожден, другой, свой — в декабре. В поликлинике все удивлялись: а как это у вас так? “А вот уложилась!” И потом шли подряд с 84, 85, 86, 87, 88-го годов рождения.
В частном доме жили. Воды нет, возили на себе. Дети у нас садик не посещали, пыталась один раз отправить, поднялся крик, плач. Два дня сводила, больше не выдержала. Лучше, решила, сама буду с ними сидеть. В школу шли подготовленные: так же считали, писали. Зато оказались очень привязаны к дому. Очень! Сейчас вот выросли, уже взрослые, но дня не бывает, чтобы не звонили, не приходили. Только и слышно: мама, папа, мама, папа.
— Какое у вас образование?
— Высшее, я специалист легкой промышленности. Окончила Камышинский технологический институт. Работала на ХБК. Немного совсем: то в декрет уходила, а когда малышей взяли — с ними надо сидеть. Есть женщины, которые карьеру стремятся сделать. Я — мама, бабушка еще теперь. И это важнее для меня.
— Увы, этот труд не оплачивается...
— Выкручивались. Никогда ничего не просили. Но и не голодали. Благодаря папе стоим крепко на ногах. Мы не можем разбогатеть, потому что богаты детьми. Надо одного одеть, другого обуть, третьему помочь. А теперь они помогают нам. На Новый год пошептались-пошептались, купили компьютер, принтер: “Мам, Никитка подрастает, ему рефераты надо делать”.
Соседка пришла, говорит, у тебя хорошо, тебе все помогают, а вот мои… Бывает ведь всякое в семье, и дети обижают родителей. Хотя наши не позволяют себе даже, например, слово “отстань” сказать. И ведь мы не били их,
ни-ког-да. У нас нет ремней, чтоб ударить, у нас нет углов, чтобы в них провинившихся поставить. (Действительно, в четырехкомнатной квартире Христодуловых не увидела ни одного свободного угла: где аквариум стоит, где цветок, в одном телевизор, в другом стол, в третьем огромная мягкая игрушка... Кстати, игрушки по всему дому. Чувствовалось, здесь постоянно кто-то играет, здесь царствует детство. — Авт.)
— Как появилась нынешняя четверка ребятишек?
— Мы даже об этом не думали, у нас ведь уж внуки пошли. Но, зная нашу семью, позвонили из реабилитационного центра для несовершеннолетних: “Есть у нас Паша, так жалко отправлять его в детский дом, пропадет там. Приезжайте, гляньте”. — “Если приеду, то уже забирать, — говорю, — сколько ему лет?” — “Пошел в первый класс”. Мы с мужем: “Ну что, едем?” — “Давай!” Приехали за ним, он идет из школы, худющий, с портфелем, еле ноги тянет. Взяли. Он почему-то, а потом остальные дети за ним, стал называть меня бабулей.
А до этого в Центре была на концерте, обратила внимание на мальчика. Бегал такой хороший трехлетний пацан, все его целуют, обнимают. Когда Пашу забирали, спросила и про него: “А у вас тут еще мальчишечка, беленький такой был”. — “Ой, а его оформляет другая семья”. Проходит месяц, звонят из Центра: от мальчика тут одного в приемной семье отказались, жалуются, что очень капризный. Может, возьмете его? Приезжаю, смотрю, тот самый пацаненок. Говорю, это Бог сделал так, чтобы он не ушел — мое дитя! Так привезли Никитку.
Месяца через два опять директор Центра Валентина Михайловна Овчарова звонит: “Лидия Викторовна, всех детишек разобрали, один Боник остается”. — “Как зовут?” — переспрашиваю. — “Бонифаций”. Мама, наверное, мультики сильно любила. Объясняю, что я брать детей, наверное, больше не буду. “Лидия Викторовна, — уговаривает, — давай договоримся, на пять дней всего берешь и назад привозишь”. Но как его назад возвращать, если он подходит ко мне на третий день и просит: “Можно я вас тоже буду бабулей называть, только не отвозите меня, пожалуйста...” Мы его стали звать Сашей.
А месяца четыре назад появился в семье второй Никита. Ему 14 лет, поэтому зовем его Никита большой, другого — маленький. Его, бродяжничавшего, тоже отправляли в детский дом.
Приехала домой, мужу говорю: там мальчишка славный, я не знаю, что с ним будет. Учеба упущена, и он, наверное, ее не наверстает, но хотя бы почувствует, что такое семья, чтобы было куда ему приехать, к кому прийти, чтобы вырос человеком. Привезли его на выходные в гости. Он пробыл у нас три дня, уезжает — и слезы на глазах, и Никитка маленький плачет: “Зачем ты его увозишь?”
В Центр он вернулся, чтобы учебники забрать. Когда его там спросили: “Ну и как там, Никит?”, знаете, что ответил: “Как, как? Это семья! Как в семье бывает!”
У нас теперь два Никиты, три Славы – муж, сын и внук, в честь деда сноха назвала, две Кати — сноха и дочь, две Лены — тоже сноха и дочь.
— Дети до сих пор вас бабулей зовут?
— Как-то пошли с Никиткой маленьким в магазин, рядом школа, подошла к учителям, стою, расспрашиваю, как дела у Паши с Сашей. Никитка тянет за руку: “Бабуль, пошли быстрей, пошли, бабуль”. “Ну подожди, Никит”, — продолжаю разговаривать с учителями. Тогда он произнес: “Мам, ты меня слышишь или нет?” С этого все и пошло. Дома только и слышно было: мам, мам, и остальные за ним — мам, мам. Я теперь мама.
— У вашей семьи статус приемной?
— Первый год детки были просто под опекой. Потом оформили как приемных. У всех у них есть родители, но они лишены родительских прав. Нам предложили подать на алименты. На кого, на безработных алкашей? Чтобы, когда я деток выращу и они встанут на ноги, те сами смогли подать на них на алименты? Может, один раз такой родитель 15 рублей и выплатит, но потом с ребенка будет тянуть всю жизнь. Зачем? Мы отказались от всех алиментов. Жилье тоже, говорят, остается за детьми. Но лишили маму прав, выселяйте ее, ведь пока она будет там обитать, возникнут долги, и дитю моему никогда их не выплатить. У Пашиной мамы, например, уже 60 тысяч рублей долга…
— Помощь вам кто-нибудь оказывает?
— Обещали двухъярусные кровати. Даже мерки сделали. Мы эти кровати ждем уже три месяца. “Когда, отец, восемнадцать ребятишкам исполнится, — говорю, — доставят!” Чужие дети — чужие проблемы. Теперь, правда, и мои, о чем ничуть не жалею. Говорю это, как перед Богом.
...Я утром всегда встаю с молитвой и ложусь с ней. Дети уже привыкли. Никитка маленький подстраивается сзади, стоит и бормочет чего-то. А потом говорит: мам, а как молитву надо читать? Вы, отвечаю, еще маленькие, Бог и так вас слышит. Ты можешь где-то уединиться и просто попросить: “Господи, помоги, чтобы я не болел, чтобы папа и мама были здоровы”.
Как-то с Пашей подрались, Никитка вообще у нас задиристый, смотрю — ушел в комнату, захожу, а он сидит и говорит: “Господи, хоть бы Пашка двойку получил”.
— Вы разрешаете общаться им с родными мамой, папой?
— Нужно, чтобы они знали свои корни. К Никитке младшему приходит бабушка, хотя он сначала боялся даже выходить с ней на улицу. У Боника родители не объявлялись семь месяцев. Потом приходят мама, папа, дед и бабушка и с настроем воевать: как это так их ребенка взяли в чужую семью, лучше бы его в детский дом отправили. А он ко мне на руки, виснет, липнет, целует. Родители удивлены, таким не был. Но он же видит, какое в нашей семье общение. У нас папа не уйдет на работу, не выйдет в магазин, чтобы меня не поцеловать. Я иду к нему, и весь детский сад за мной его чмокает. Так должно быть!..
Родственники Боника тогда, наверное, думали, что я не разрешу им видеться. Пошли они гулять: “Мы на два часа”. — “Да хоть на четыре, гуляйте, где хотите, вы — родители, ребенок на вашей совести”. Потом приходят, прощения просят.
Еще тут у Сережи, Наташи и Лени нашлась бабушка. Ей было 78, позвонили из больницы: бабушка у нас лежит. “Какая бабушка?” — “Не знаем, дала ваш адрес”. Привезли ее всю ослабленную умирать, так она у нас тут еще бегала. Досматривали три года. Так должно быть, это жизнь наша.
— Кем стали ваши старшие дети?
— Наташа кооперативный институт оканчивает, работает и свою учебу оплачивает, Катя тоже работает и учится на третьем курсе филиала Московского экономического института, Лена выучилась на парикмахера, Слава и Леня окончили 19-е училище, служили по контракту, сейчас оба в Москве трудятся. Денис, он на такси, Ваня и Сережа после техникума связи работают тоже водителями, как папа.
— Расскажите о своем муже.
— У него не было и нет различий, это мой ребенок, а это не мой. В школе ему дали звание лучшего папы микрорайона. В рот спиртного вообще не берет, даже пива никогда в жизни не пил. Принципиально. Раньше говорили: ой, болеет, наверное, мол, “закодированный”. А он просто не хочет. И дети взрослые не пьют. Я говорю: вам папины гены, наверное, передались.
Муж не то что добрый — великодушный. Ляжет — дети маленькие прыгают по нему, возле него лазают все. Да и взрослые со своими семьями приходят — целуются, обнимаются. Они все у нас ласкуши. Это все от папы: он не придет, не уйдет, я уже говорила, чтобы не поцеловать, меня за тридцать лет словом “дура” не назвал.
— Ваша мечта сбылась, вы стали многодетной мамой. О чем мечтаете сейчас?
— Чтобы сбылись мечты детей. Никита большой, например, ни разу дальше Чебоксар не выезжал, на море побывать хочет. Если со старшими детьми мы ездили к морю ежегодно (“афганцы” предоставляли автобус), то с младшими даже по городу в нашей “четверке” нет возможности передвигаться. Едем, нас останавливают — четверо сзади сидят, нельзя. Купить бы большую машину, кредит не дают, ведь у нас столько детей, а зарплата у приемной мамы три тысячи. Нам бы хоть какую-то “Газель”, хоть развалюшку...
Светлана СМИРНОВА.